КОНЦЕПТ «ВОЙНА» В ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКОЙ КАРТИНЕ МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ «КАВКАЗСКОЙ» ПРОЗЫ В.С. МАКАНИНА)

 

ПОД- СЕКЦИЯ 1. Литературоведение.

 

Волкова В.Б.

Доцент, кандидат филологических наук,

ФГБОУ ВПО «Магнитогорский государственный

технический университет им. Г.И. Носова»

 

КОНЦЕПТ «ВОЙНА» В ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКОЙ КАРТИНЕ МИРА

(НА МАТЕРИАЛЕ «КАВКАЗСКОЙ» ПРОЗЫ В.С. МАКАНИНА)

 

Концепт «война», являясь базовым в «кавказской» прозе В.С. Маканина, имеет сложную структуру, поскольку включает себя многообразие дефиниционных, эссенциальных и импликативных признаков.  Данный концепт, «относящийся к абстрактным именам, структурируется метафорически» [1, с. 9] и детерминируется следующей антиномией: с одной стороны, война является трагедией, поскольку в её основе – разрушение, с другой – война позволяет человеку демонстрировать лучшие качества характера, такие как сострадание, милосердие, взаимовыручку, мужество. Концепт «война»  представляет   собой   сложную   модель   «семантико-ассоциативной структуры в связи с трагическим видением войны самим автором» [2, с. 17].

В индивидуально-авторской картине мира концепт моделируется посредством актуализации бинарной оппозиции «своё – чужое». Симптоматично, что границы между «своим – чужим» в повествовательных плоскостях размываются: герой повести «Кавказский пленный» Рубахин сближается со взятым им в плен чеченским юношей, увидев в нём человека); Жилин, центральный персонаж романа «Асан», продаёт бензин и своим, и чужим, деловым партнёром его является чеченец Руслан. В «кавказской» прозе Маканина есть одна показательная черта – наличие рефлектирующего героя: и солдат Рубахин, и интендант Жилин рассуждают о войне, философски осмысливают её. Это позволяет критикам упрекать Маканина в недостоверности, поскольку в традиционной классической «военной» прозе нет такого типа героя, который мог бы объективно смотреть на происходящее и давать такие оценки, которые требуют отстранённости, авторской вненаходимости и исторической дистанции. Но само наличие рефлектирующего героя в художественном дискурсе позволяет обнаружить такие ассоциативные компоненты концепта «война», без которых его гетерогенная структура не могла бы считаться стройной и законченной.

Моделирование концепта «война» начинается в экспозиции романа «Асан». Маканин мастерски конструирует художественное пространство: прибыв в Грозный и выйдя из тесных вагонов, новобранцы остро ощущают открытое пространство. Маканин использует столь любимые кинематографические эффекты: быстро отъезжающий поезд как бы освобождает пространство, и новобранцы видят себя со стороны, замечают, что их много. Эта сцена чётко смонтирована: ближний кадр внутри вагона – панорама всей платформы. Одурманенные алкоголем и воздухом, новобранцы ведут себя дерзко, видя полуразрушенный вокзал и подсознательно понимая, что здесь война и в любой момент они могут быть убитыми. Они рвутся в бой прежде, чем их развезёт от жары. Пространство опять локализуется, когда новобранцев размещают по грузовикам. Захват чеченцами колонны в экспозиции отсылает к «Кавказскому пленному», а далее к Толстому, где Жилин и Костылин попадаются в руки татарам именно на дороге.

Концепт «война» в начале романа моделируется по горизонтали: поезд – платформа – дорога. Но в пространственную модель концепта входит и темпоральный признак. Показательна сцена, когда майор Жилин на реплику Руслана о возможной смерти пьяных солдат от руки чеченцев философски замечает: «Война, Руслан» [3, с. 16]. Не первый год, как и Рубахин, находясь на Кавказе, майор Жилин воспринимает смерть, столь тесно связанную с войной, как некую отсрочку во времени, поэтому нет в нём к этой абстрактной толпе пригнанных в Чечню солдат жалости, ведь рано или поздно, но обязательно кто-то из них на этой войне погибнет, а возможно, и все – оба приехавших взвода. Быть убитым на войне или нет – это только вопрос времени.

Вертикальная модель концепта «Война» возникает в эпизоде переговоров Жилина с полевым командиром Маурбеком. В пассивный слой концепта входит признак «деньги», когда чеченец назначает выкуп за колонну и требует от Жилина позвонить в штаб. В иерархических отношениях Жилина со штабными офицерами остро чувствуется неприязнь их к майору, который, по их мнению, ловко умеет извлекать пользу (а в контексте – деньги) из всего. Отвечающий вышестоящим той же неприязнью Жилин доверяет только личным отношениям с полковником авиации Васильком, со штабным офицером Колей Гусарцевым. Именно василёк сыграет важную роль в переговорах, благодаря которым русская колонна с новобранцами будет пропущена. Именно иерархическая составляющая моделирует вертикаль концепта «война». Объяснимо недоумение полевого командира, когда он узнаёт, что штаб не сделает ничего, чтобы освободить пьяных солдат: «Что у вас за война! Должен же кто-то из ваших штабных ответить за этот пьяный бардак и разгуляй! (А никто не ответит… Если я позвоню… Штабные пошлют майора Жилина на)» [3, с. 25].

Жилин мыслит пространственными категориями: пьяные, лежащие на опилках в грузовике солдаты, потенциальное «пушечное мясо» («Но взгляни честно. Они приехали убивать. Убивать и быть убитыми… Война» [3, с. 26]) – это горизонталь, твёрдо стоящий на ногах вплотную к полевому командиру, не выказывающий страха Жилин – это вертикаль, неожиданной составляющей которой является «безмятежно высокая трава», на которую смотрит майор. На миг в его воображении возникает картинка с убитыми солдатами, лежащими в этой траве. Жалость к ним майор вытесняет жалостью к себе, воображением вызывая ретроспекцию о том, когда сам был на краю гибели.

Очевидно, именно «высокая» трава вызвал ретроспекцию героя: Жилин, невольно полюбовавшийся высокой травой, являющейся для него символом мирной жизни, спокойствия, ловит себя на мысли, что такое созерцание притупляет инстинкт самосохранения. Он самому себе как будто извне инспирирует мысль о том, что он служит, а солдаты воюют, но эта мысль уже помогает ему заново выстроить пространство. Жалость к солдатам, к «своим», пробудившаяся в Жилине, заставляет его на свой страх и риск продолжать торг с полевым командиром. Эту сцену критики называли ключом ко всему роману, концептуальной метафорой, поскольку экспозиция и развязка зеркально отражены. В финале романа Жилин станет выручать чеченскую колонну, «чужую», а погибнет от руки своих же солдат, которых пожалел.

Аксиологическая модель концепта «Война» в романе «Асан» формируется на «вариациях-повторах». Война обрастает образными определениями, значение которых выявляется в контексте: «гнусная штука эта война» [3, с. 38], «горная война», «война – дело заводное» [3, с. 51], «война – штука внутренняя! нутряная!» [3, с. 59], «какая-никакая, а война» [3, с. 98], «Война чувствительная штука» [3, с. 160], «путаный, дерганый бой… Война» [3, с. 163], «вялая, тихая война может стать войной сумасшедшей» [3, с. 181], «война – дело весёлое» [3, с. 196], «иногда война торжественна, чувственна» [3, с. 218], «Дуда – это война» [3, с. 227], «Война – справедливая вещь» [3, с. 238], «война сама по себе абсурдна» [3, с. 258], «тихо тлевшая война вспыхнула наново» [3, с. 262], «война в горах – непростое дело» [3, с. 264], «чёртова война» [3, с. 297], «эта гнилая война, сраная бойня» [3, с. 299], «Война полна суррогатных чувств» [3, с. 369], «война – дело чувствительное» [3, с. 369], «война – как болото. Все тонет» [3, с. 391], «Война, как вода… Течет и течет» [3, с. 417], «Война – интересное дело» [3, с. 474].

В торге Маурбек называет войну «гнусной штукой», но в эту реплику он вкладывает не этический смысл, а коммерческий. Осознав, что остаётся без денег и бензина, что сделка его, которая, казалось, обязательно состоится,  расстроилась, Маурбек выражает сожаление о потерянных им пяти тысячах долларов. Полевой командир хотя и не чеченец, но он боевик, поэтому война для него естественна, она составляет часть его ментальности, является самоценностью. Маурбек мог бы высказаться словами другого героя, Коли Гусарцева: «Война – дело заводное». Штабной офицер предлагает Жилину сделку с оружием. Важно, что этот диалог героев обрамлён размышлениями Жилина о красоте. Само слово как бы намеренно устраняется Маканиным из повествования, но Жилин действительно попадает «под гипноз хорошо знакомой дороги» [3, с. 51]. Концепт «война» пространственно моделируется в этой сцене: горизонталь составляет дорога, связанная с разговором о продаже оружия, а значит, о риске и возможной смерти, вертикаль – облака, лес, река. Жилин будто спускается с небес на землю, фокусируя внимание на речке, которая вызывает щемящее чувство. Сама кавказская речка не вызывает эстетического удовольствия, потому что является «чужой», т.е. расположенной на территории врага, но именно она провоцирует ретроспекцию о доме на берегу красивой русской неназываемой реки, где жена и дочь, где есть будущее. Вертикаль в таком контексте вновь обретает символическое значение жизни, в т время как горизонталь – значение смерти. Закономерно, что на дороге при въезде в Грозный Гусарцев предлагает Жилину нагнуться, спрятаться, чтобы избежать пули снайпера.

«Своё – чужое» составляют аксиологическое ядро концепта «война». Читающий генерал Базанов наивно полагает, что результатом его деятельности является сближение русских солдат с мирным коренным населением, готовых объединиться против боевиков. Эту иллюзию поддерживает Гусарцев, хотя знает по опыту, что противостояние «своих» и «чужих» в условиях «внутренней,  нутряной» войны поддерживается ментальностью двух народов. Когда-то насильно присоединённый к России Кавказ так и не сдался на милость победителей, поэтому этой «нутряной» войне не будет конца. Закономерно и определение «какая-никакая, а война», вложенное в уста Крамаренко. Из века в век усиливающееся противостояние обретает экзистенциальные черты, из-за которых стирается ощущение времени. Особенно наглядно эта мысль выражена в рассказе «Кавказский пленный» [4, с. 42].

Гипертекстуальной точкой соприкосновения двух повествовательных плоскостей являются сцены торга на войне. Подполковник Гуров продаёт Алибекову оружие, меняет на провиант, но и Жилин в самом начале войны сам того не желая, продал оружие Дудаеву, пришедшему грабить его склады. Но, в отличие от Гурова, у Жилина это была единственная сделка, как и у Гусарцева, правда, последнему помешал случай, а Жилин не торговал принципиально, из-за собственных убеждений. Романный герой, как и Гуров, соответствует своему времени, этой «вялой», «дурной» войне (Определение «вялая» встречается и в рассказе, и в романе). Слова Гурова вполне мог бы произнести Жилин: «При чем здесь  он?.. Жизнь сама собой переменилась в сторону всевозможных обменов (меняй, что хочешь  на что  хочешь) и Гуров  тоже менял.  Жизнь  сама собой  переменилась в сторону войны (и какой дурной войны ни войны, ни мира!) и Гуров, разумеется, воевал. Воевал и не стрелял… Он  поладит  и  с  этим временем, он  соответствует [4, с. 28].

Воюющие Рубахин и Вовка-стрелок тоже считают войну «вялой»: они видят не скрывающуюся от них засаду, замечают, что боевики развели костёр, чтобы пообедать, боевики видят их и, не целясь, стреляют. Маканин в повести создаёт лишь абрис такой войны, не акцентируя этический компонент, но в романе фабула «вялой» войны актуализируется аксиологической составляющей. Когда старики-чеченцы просят Жилина сдать им Хворостинина, который сжёг их поля, майор предупреждает, что «вялая, тихая война может стать войной сумасшедшей». Но такая война держится на торге, поэтому в ответ старикам сдать им Хворостинина (изначально Жилин в невнятной речи чеченцев слышит «Сдай кровь» вместо «Сдай Хворя») он предлагает зарезать Басаева, чтобы на войне было, как положено, – «баш на баш». Хворостинин – крупная фигура, настоящий воин, поэтому Жилин на замечание чеченских стариков, что Хворь просто капитан, обижается и в гневе справедливо замечает, что Басаев вообще не имеет воинского звания.

В моделировании концепта «война» прослеживается одна тенденция: война характеризуется как явление иерархическое, где вертикаль выступает стержневой, несущей конструкцией, на которой всё держится. В романе несколько таких «иерархических» вертикалей: Базанов – Гусарцев, Жилин – Гусарцев – Руслан – Руслан-Рослик, полковники Фирсов и Фёдоров – Жилин – изнасилованный солдат Сергей и пр., причём иерархия у Маканина не прямая, т.е. независимая от армейских званий и чинов (писатель создавал роман не о войне!), а косвенная, т.е. определённая логикой художественного повествования. Горизонталь же на войне воспринимается как нечто противоестественное, более подходящее для мирной жизни, поэтому с такой лёгкостью ломаются отношения Жилина и Костыева, превращаясь в вертикаль. Истинная дружба осмысливается Маканиным как «горизонталь», но дружеские отношения Жилина и Хворостинина формально горизонтальны, потому что майор намеренно не сближается с капитаном, оставляя «горизонталь» незакреплённой. Появление привязанности на войне драматично, и Маканин видит истинную трагедию человека в гибели от того, чем и кем он очень дорожил.

Жилин, рефлектируя по поводу своего неожиданного отцовского чувства к контуженным солдатам, приходит к выводу, что это чувство притупляет ежедневный страх перед смертью. У Маканина элементарная человеческая привязанность, проявление чувства на войне означает притупление инстинкта самосохранения. Это и подтверждается финалом романа. Забота о ближнем оборачивается гибелью того, кто следует заповедям Христовым, и в этом смысле один драматичный эпизод войны действительно обретает статус трагедии. Заботясь о контуженных, Жилин уже после тяжёлого ранения Гусарцева понимает, что солдаты противостоят ему, и хотя их противодействие имплицитно, всё же оно рано или поздно станет детонатором нового убийства. Однако главному герою легче поверить, что его предаст нищая старушка-чеченка, которую он обогрел, нежели «сынок» – Олег или Алик, которого он так долго пестовал и оберегал. Дважды резюмирует главный герой, рассуждая о чувствах на войне: «Война – дело чувствительное», но в одном случае речь идёт о некогда спасшем его и многих других Хворостинине, а в другом – об Алике, выстрелившем в Жилина.

Главный герой всё время борется со своими чувствами. Жилин, милосердный по своей натуре, вытравляет в себе чувство жалости, способное на войне погубить, однако помогает чудом уцелевшим после боя солдатам вернуться к своим. Опасность войны Жилин видит в том, что она не имеет линии фронта, поэтому и определяет её как «горную войну». Но в этой «горной» войне чудом выживший солдат боится не только «чужих», но и «своих», поэтому и сбегает от накормившего и пригревшего его Жилина.

Война, особенно гражданская, характеризуется в романе как явление абсурдное. Причём Жилин в одном из своих монологах приходит к выводу, что абсурдной война является до тех пор, пока не кончилась, т.е. пока нет победителя. Характер войны обусловливает доминирование вертикальной структуры. Абсурдность самого процесса войны передана рядом антонимических сем: «война в горах – непростое дело» [3, с. 264] «война – дело весёлое» [3, с. 196], «Война – справедливая вещь» [3, с. 238], «война сама по себе абсурдна» [3, с. 258]. Причём семы с положительными коннотациями конкретизируются словом «иногда»: «Война – веселое дело!.. Иногда», «Война – справедливая вещь… Иногда», т.е. в целом концепт «война» наделяется отрицательными коннотациями.

Неоднократно сталкивавшийся с несправедливостью Жилин только один пример знает, когда война позволила разоблачить и наказать. Так случилось с полковниками Фирсовым и Фёдоровым, подставившими майора, с ними подобным образом поступил вышестоящий чин. Принцип справедливости распространятся на «горизонтальные» отношения, где партнёры равноправны, в условиях военной «вертикали» он не применим.  Жилин хотя и не воюет, всё же пытается вывести для себя некую логику войны. Ход чеченской войны, по его мнению, напрямую зависит от того, кого, как и за какие деньги можно подкупить. Подкуп тоже образует вертикаль войны. Чеченские крестьяне, уставшие от войны, подкупленные соляркой, комбайновыми шестерёнками и тракторными запчастями, с лёгкостью выдадут «всякого чужака, всякого полевого, кто вдруг спустится к ним в село с гор» [3, с. 299]. Рассуждения Жилина постулируются мыслью о том, что от «гнилой войны» устали все.

Ненависть штабных и окопных генералов к Жилину оправдана той же «вертикалью». С одной стороны, они понимают, что поставка чеченцам бензина обеспечивает проход федеральной колонны,  с другой – осознают торговлю бензином как коррупцию в армии. Специфика такой «вертикали» у Маканина заключается в том, что на войне в равной степени важны и те, кто наверху, и те, кто образует фундамент «вертикали», т.е. по степени значимости каждая из составляющих равноценна предыдущей и последующей. Это позволяет главному герою, чуть не отданному под трибунал и спасённому именно этой «вертикалью», называть войну «непростым делом».

Моделирование концепта «война» в индивидуально-авторской картине мира детерминировано единством бинарных оппозиций «своё – чужое», «верх – низ». Концептуальный анализ художественного текста позволяет «обнаружить специфические черты, обусловленные ландшафтом и характером той или иной войны, от чего зависит доминирование вертикальной или горизонтальной структуры» [5, с. 54], причём вертикаль концепта моделирует зачастую иерархическая составляющая. Оппозиция «своё – чужое» образует аксиологическое ядро концепта, аккумулируя совокупность оценочных компонентов.   

 

Литература

1. Венедиктова Л.Н. Концепт «война» в языковой картине мира. Дис. ... канд. филол. наук. 10.02.20 – Сопоставительное исследование на материале английского и русского языков. Тюмень, 2004. 180 с.

2. Головань О.В. Семантико-ассоциативная структура концепта «война» (на материале произведений Р. Олдингтона и В.М. Гаршина). Дис… канд. филол. каук. 10.02.19 – теория языка. Барнаул, 2003. 154 с.

3. Маканин В.С. Асан. М.: Эксмо, 2008. 480 с.

4. Маканин В.С. Кавказский пленный. М.: Эксмо, 2009. 448 с.

5. Рабкина Н.В. Концепт WAR в англоязычной военной поэзии. Дис. ... кандидата филол. наук. 10.02.04 – Германские языки. Иркутск, 2009. 200 с.